|
Реквием1935
- 1940
Нет, и не под чуждым небосводом, И не под защитой чуждых
крыл, - Я была тогда с моим народом, Там, где мой народ, к несчастью,
был. | 1961 | В страшные годы ежовщины я провела семнадцать
месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда
стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не
слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила
меня на ухо (там все говорили шепотом): - А это вы можете описать? И
я сказала: - Могу. Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому,
что некогда было ее лицом. 1 апреля 1957 г. Ленинград
Перед этим горем гнутся горы,
Не течет великая река, Но крепки тюремные затворы, А за ними «каторжные
норы» И смертельная тоска. Для кого-то веет ветер свежий, Для кого-то
нежится закат - Мы не знаем, мы повсюду те же, Слышим лишь ключей постылый
скрежет Да шаги тяжелые солдат. Подымались как к обедне ранней,
По столице одичалой шли, Там встречались, мертвых бездыханней, Солнце
ниже, и Нева туманней, А надежда все поет вдали. Приговор... И сразу
слезы хлынут, Ото всех уже отделена, Словно с болью жизнь из сердца
вынут, Словно грубо навзничь опрокинут, Но идет... Шатается... Одна.
Где теперь невольные подруги Двух моих осатанелых лет? Что им чудится
в сибирской вьюге, Что мерещится им в лунном круге? Им я шлю прощальный
мой привет. Март 1940 г. |
Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад. И ненужным привеском болтался Возле
тюрем своих Ленинград. И когда, обезумев от муки, Шли уже осужденных
полки, И короткую песню разлуки Паровозные пели гудки, Звезды смерти
стояли над нами. И безвинная корчилась Русь Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь. |
Уводили тебя на рассвете, За тобой,
как на выносе, шла, В темной горнице плакали дети, У божницы свеча оплыла.
На губах твоих холод иконки. Смертный пот на челе... Не забыть!
Буду я, как стрелецкие женки, Под кремлевскими башнями выть. [Ноябрь]
1935 г. Москва |
Тихо льется тихий Дон, Желтый месяц
входит в дом. Входит в шапке набекрень, Видит желтый месяц тень. Эта
женщина больна, Эта женщина одна. Муж в могиле, сын в тюрьме,
Помолитесь обо мне. 1938 |
Нет, это не я, это кто-то другой страдает.
Я бы так не могла, а то, что случилось, Пусть черные сукна покроют,
И пусть унесут фонари...
Ночь. 1939 |
Показать бы тебе, насмешнице И любимице
всех друзей, Царскосельской веселой грешнице, Что случится с жизнью
твоей - Как трехсотая, с передачею, Под Крестами будешь стоять
И своею слезой горячею Новогодний лед прожигать. Там тюремный тополь
качается, И ни звука - а сколько там Неповинных жизней кончается...
1938 |
Семнадцать месяцев кричу, Зову тебя
домой. Кидалась в ноги палачу, Ты сын и ужас мой. Все перепуталось
навек, И мне не разобрать Теперь, кто зверь, кто человек, И долго
ль казни ждать. И только пышные цветы, И звон кадильный, и следы
Куда-то в никуда. И прямо мне в глаза глядит И скорой гибелью грозит
Огромная звезда. 1939 |
Легкие летят недели. Что случилось,
не пойму, Как тебе, сынок, в тюрьму Ночи белые глядели. Как они
опять глядят Ястребиным жарким оком, О твоем кресте высоком И о
смерти говорят. Весна 1939 г. |
ПРИГОВОРИ упало
каменное слово На мою еще живую грудь. Ничего, ведь я была готова,
Справлюсь с этим как-нибудь. У меня сегодня много дела: Надо память
до конца убить, Надо, чтоб душа окаменела, Надо снова научиться жить.
А не то... Горячий шелест лета Словно праздник за моим окном.
Я давно предчувствовала этот Светлый день и опустелый дом. [22
июня] 1939 г. Фонтанный Дом |
К СМЕРТИТы все равно придешь
- зачем же не теперь? Я жду тебя - мне очень трудно. Я потушила свет
и отворила дверь Тебе, такой простой и чудной. Прими для этого какой
угодно вид, Ворвись отравленным снарядом Иль с гирькой подкрадись, как
опытный бандит, Иль отрави тифозным чадом. Иль сказочкой, придуманной
тобой И всем до тошноты знакомой, - Чтоб я увидела верх шапки голубой
И бледного от страха управдома. Мне все равно теперь. Клубится Енисей,
Звезда Полярная сияет. И синий блеск возлюбленных очей Последний
ужас застилает. 19 августа 1939 г. Фонтанный Дом |
Уже безумие крылом Души накрыло половину,
И поит огненным вином, И манит в черную долину. И поняла я, что
ему Должна я уступить победу, Прислушиваясь к своему Уже как бы
чужому бреду. И не позволит ничего Оно мне унести с собою (Как
ни упрашивай его И как ни докучай мольбою): Ни сына страшные глаза
- Окаменелое страданье, Ни день, когда пришла гроза, Ни час тюремного
свиданья. Ни милую прохладу рук, Ни лип взволнованные тени, Ни
отдаленный легкий звук - Слова последних утешений. 4
мая 1940 г. Фонтанный Дом |
РАСПЯТИЕ «Не
рыдай Мене, Мати, во гробе зрящи» Хор
ангелов великий час восславил, И небеса расплавились в огне. Отцу сказал:
«Почто Меня оставил!» А матери: «О, не рыдай Мене...» Магдалина
билась и рыдала, Ученик любимый каменел, А туда, где молча Мать стояла,
Так никто взглянуть и не посмел. 1940 Фонтанный Дом |
Узнала
я, как опадают лица, Как из-под век выглядывает страх, Как клинописи
жесткие страницы Страдание выводит на щеках, Как локоны из пепельных
и черных Серебряными делаются вдруг, Улыбка вянет на губах покорных,
И в сухоньком смешке дрожит испуг. И я молюсь не о себе одной,
А обо всех, кто там стоял со мною, И в лютый холод, и в июльский зной
Под красною ослепшею стеною. Опять поминальный
приблизился час. Я вижу, я слышу, я чувствую вас: И ту, что едва до
окна довели, И ту, что родимой не топчет земли, И ту, что, красивой
тряхнув головой, Сказала: «Сюда прихожу, как домой!» Хотелось бы всех
поименно назвать, Да отняли список, и негде узнать. Для них соткала
я широкий покров Из бедных, у них же подслушанных слов. О них вспоминаю
всегда и везде, О них не забуду и в новой беде, И если зажмут мой измученный
рот, Которым кричит стомильонный народ, Пусть так же они поминают меня
В канун моего поминального дня. А если когда-нибудь в этой стране Воздвигнуть
задумают памятник мне, Согласье на это даю торжество, Но только с
условьем - не ставить его Ни около моря, где я родилась: Последняя
с морем разорвана связь, Ни в царском саду у заветного пня, Где тень
безутешная ищет меня, А здесь, где стояла я триста часов И где для
меня не открыли засов. Затем, что и в смерти блаженной боюсь Забыть
громыхание черных марусь, Забыть, как постылая хлопала дверь И выла
старуха, как раненый зверь. И пусть с неподвижных и бронзовых век,
Как слезы, струится подтаявший снег, И голубь тюремный пусть гулит вдали,
И тихо идут по Неве корабли. Около 10 марта 1940 г.
Фонтанный Дом | | |
|