Эпилог

I suppose all sorts of dreadful things will happen to us.
Hemingway *

Городу и другу

Так под кровлей Фонтанного Дома,
Где вечерняя бродит истома
С фонарем и связкой ключей, -
Я аукалась с дальним эхом,
Неуместным смущая смехом
Непробудную сонь вещей

Где, свидетель всего на свете,
На закате и на рассвете
Смотрит в комнату старый клен
И, предвидя нашу разлуку,
Мне иссохшую черную руку,
Как за помощью тянет он.
А земля под ногой горела,
И такая звезда глядела
В мой еще не брошенный дом
И ждала условного звука...

Это где-то там, у Тобрука,
Это где-то здесь - за углом...
Ты мой грозный и мой последний,
Светлый слушатель темных бредней,
Упованье, прощенье, честь.
Предо мной ты горишь, как пламя,
Надо мной ты стоишь, как знамя,
И целуешь меня, как лесть.

Положи мне руку на темя,-
Пусть теперь остановится время
На тобою данных часах.
Нас несчастие не минует,
И кукушка не закукует
В опаленных наших лесах.

А не ставший моей могилой
Ты, гранитный, кромешный, милый,-
Побледнел, помертвел, затих.
Разлучение наше мнимо-
Я с тобою неразлучима:
Тень моя на стенах твоих,-
Отраженье мое в каналах,-
Звук шагов в эрмитажных залах
И на гулких сводах мостов.
И на старом Волковом Поле,
Где могу я плакать на воле
В чаще новых твоих крестов.
Мне казалось, за мной ты гнался,
Ты, что там погибать остался
В блеске шпилей, в отблеске вод,
Не дождался желанных вестниц -
Над тобой лишь твоих прелестниц,
Белых ноченек хоровод.
А веселое слово «дома»
Никому теперь незнакомо -
Все в чужое глядят окно.
Кто в Ташкенте, кто в Нью-Йорке,
И изгнания воздух горький,
Как отравленное вино.

Все вы мной любоваться могли бы
Когда в брюхе летучей рыбы
Я от злой погони спаслась,
И над Ладогой и над лесом.
Словно та, одержимая бесом,
Как на Брокен ночной неслась...
А за мною, тайной сверкая
И назвавши себя «Седьмая»
На неслыханный мчалась пир,
Притворившись нотной тетрадкой,
Знаменитая ленинградка
Возвращалась в родной эфир.

1942
Ташкент (окончено 18 августа)