Главная страница | Стихотворения | Поэмы | «Поэма без героя» | Проза | Посвящения

Проза
 
Амедео Модильяни
Воспоминания об Александре Блоке
Все было подвластно ему
Лозинский
Михаил Лозинский
Пушкин и дети
Слово о Данте
Слово о Пушкине

 

Лозинский

Завтра день молитвы и печали

Меня познакомила с ним Лиза Кузьмина-Караваева в 1911 на втором собрании Цеха поэтов[1] (у нее) на Манежной площади. Это была великолепная квартира Лизиной матери (Пиленко), рожденной чуть ли не Нарышкиной. Сама Лиза жила с Митей Кузьминым-Караваевым по-студенчески. Внешне Михаил Леонидович был тогда элегантным петербуржцем и восхитительным остряком, но стихи были строгие, всегда высокие, свидетельствующие о напряженной духовной жизни[2]. Я считаю, что лучшее из написанных тогда мне стихов принадлежит ему ("Не забывшая").

Дружба наша началась как-то сразу и продолжалась до его смерти (31 января 1955 г.). Тогда же, т.е. в 10-х годах, составился некий триумвират: Лозинский, Гумилев и Шилейко. С Лизой Гумилев играл в карты, они были на "ты" и называли друг друга по имени-отчеству. Целовались, здороваясь и прощаясь. Пили вместе так называемый "флогистон" (дешевое разливное вино). Оба, Лозинский и Гумилев, свято верили в гениальность третьего (Шилея) и, что уже совсем непростительно, - в его святость. Это они (да простит им Господь) внушили мне, что равного ему  нет на свете. Но это уже другая тема.

Лозинский кончил два факультета СПБ университета (юридический для отца и филологический для себя) и был образованнее всех в Цехе. (О шилейкинском чаромутии не берусь судить). Это он при мне сказал Осипу, чтоб тот исправил стих "И отравительница Федра", потому что Федра никого не отравляла, а просто была влюблена в своего пасынка. Гуму он тоже не раз поправлял мифологические и прочие оплошности[3].

Шилейко толковал ему Библию и Талмуд. Но главное, конечно, были стихи.

Гумилев присоветовал Маковскому пригласить Лозинского в секретари в "Аполлон". Лучшего подарка он не мог ему сделать. Бездельник и болтун Маковский (Рарá Масó, или "Моль в перчатках") был за своим секретарем, как за каменной стеной. Лозинский прекрасно знал языки и был до преступности добросовестным человеком. Скоро он начал переводить, счастливо угадав, к чему "ведом"[4]. На этом пути он достиг великой славы и оставил образцы непревзойденного совершенства. Но все это гораздо позже. Тогда же он ездил с Татьяной Борисовной в оперу, постоянно бывал в "Бродячей Собаке" и возился с аполлоновскими делами. Это не помешало ему стать редактором нашего "Гиперборея"[5] (ныне библиографическая редкость) и держать корректуры моих книг. Он делал это безукоризненно, как все, что он делал[6]. Я капризничала, а он ласково говорил: "Она занималась со своим секретарем и была не в духе". Это на "Тучке", когда мы смотрели "Четки"[7], и через много, много лет ("Из шести книг", 1940): "Конечно, раз Вы так сказали, так и будут говорить, но может быть лучше не портить русский язык?" И я исправляла ошибку. Последняя его помощь мне: чтение рукописи "Марьон Делорм". Смотрел он и мои "Письма Рубенса", для чего заходил в Фонтанный Дом после работы в Публичной библиотеке".

Во время голода М. Л.  и его жена еле на ногах держались, а их дети были толстые, розовые с опытной и тоже толстой няней. М. Л.  был весь в фурункулах от недоедания...

*   *   *

В 30-х годах - тяжелые осложнения в личной жизни: он полюбил молодую девушку. Она была переводчицей[8] и его ученицей. Никаких подробностей я не знаю, и, если бы знала, не стала бы, разумеется, их сообщать, но на каком-то вечере во "Всемирной литературе" (Моховая, 36) она потребовала, чтобы он на ней женился, оставив семью. Все кончилось тем, что М. Л.  оказался в больнице[9]. Она вышла замуж, но скоро умерла. Когда она умирала, он ходил в больницу - дежурил всю ночь.

*   *   *

Хворал он долго и страшно. В 30-х годах его постигло страшное бедствие: разрастание гипофиза, исказившее его. У него так болела голова, что он до 6-ти часов не показывался даже близким, когда наконец справились с этим и с горловой чахоткой, пришла астма и убила его.

В прошлогодней телевизионной передаче (которую все же имеет смысл найти) я вспомнила много мелочей о Лозинском, кот. не следует забывать (о методе перевода "Divina Comedia" и др.).

В моей книге должна быть глава о моем дорогом незабвенном друге, образце мужества и благородства. (Это развить).

*   *   *

Последней его радостью были театральные постановки его переводов. Он пригласил меня на "Валенсианскую вдову". В середине действия я шепнула ему: "Боже мой, Михаил Леонидович, - ни одной банальной рифмы. Это так странно слышать со сцены". - "Кажется, да", - ответил этот чудодей.

"Собака на сене" всегда имела оглушительный успех.

  1. О переводе "Гамлета" и испанцев (с цитатой). Мелкие завистливые и невежественные люди уверяют, что "Гамлет" - тяжел, темен и т. п. Им не приходит в голову, что он именно таков в оригинале, а что Лозинский умел быть легким, прозрачным, летучим, как никто, мы знаем хотя бы из испанских комедий:
    .   .   .   .   .   .   .
    .   .   .   .   .   .   .
    .   .   .   .   .   .   .
    .   .   .   .   .   .   . (цитата)
  2. О его советах (не читать чужой перевод, пока не кончишь свой), "Иначе память может сыграть с вами злую шутку".

*   *   *

Он был с нами в первые дни войны 1914 г. Ему я всегда давала Колины стихи с фронта (для "Аполлона"). Наша переписка сохранилась.

Мой рисунок Судейкина, который всегда висел в кабинете М. Л., возник так. Я пришла с Судейкиным в редакцию "Аполлона". К Лозинскому, конечно. (У Макó я никогда  не была). Села на диван. Сергей Юрьевич нарисовал мне на бланке "Аполлона" и подарил Михаилу Леонидовичу.

*   *   *

Как все люди искусства, Лозинский влюблялся довольно легко. к моей Вале (она одно время работала в Публичной библиотеке) относятся "Тысячелетние глаза // И с цепью маленькие руки"[10] (браслет). И как истинный поэт предсказал свою смерть:

                                    И будет страшное к истлению готово.

Это про свое тело. Еще молодой и здоровый, он словно видит себя искаженным грозным недугом. (Стихи от нач. 20-х годов)[11].

*   *   *

Лозинский до тонкости знал орфографию и законы пунктуации чувствовал, как люди чувствуют музыку: "Точка-тире - такого знака нет по-русски, а у Вас есть", говаривал он, когда держал корректуру моих стихов.

Ах! одна в семье умеет
Грамоте она, -

постоянно говорил про него Гумилев.

Нечего и говорить, что "Гиперборей" весь держался на Лозинском. Он, вероятно, почти всегда выкупал номер в типографии (кажется, 40 рублей), держал корректуру и совместно с синдиками приглашал сотрудников.

В другом месте я уже писала ("Листки из дневника"), что когда был прокламирован акмеизм (1911), Лозинский (и В. В. Гиппиус) отказались примкнуть к новой школе. Кажется, даже от Бальмонта М. Л.  не хотел отречься, но на мой взгляд уже чрезмерно.

"Многомятежно ремесло твое, о Царица", - часто говорил мне Лозинский, а я так и не знаю, откуда это. Очевидно из каких-то древних русских письменных источников.

*   *   *

Когда Шилейко женился на мне, он почти перестал из-за своей сатанинской ревности видеться с Лозинским. М. Л.  не объяснялся с ним и только грустно сказал мне: "Он изгнал меня из своего сердца".

*   *   *

Ивановский, ученик и секретарь М. Л. , сказал мне, что Лозинский ни одно письмо не отправлял, не оставив себе копии. Таким образом я могу быть уверена, что всего его письма ко мне существуют, несмотря на то, что оригиналы большинства из них погибли у меня, потому что все, что у меня, неизбежно гибнет.

*   *   *

Чем больше я пишу, тем больше вспоминаю. Какие-то дальние поездки на извозчике, когда дождь уютно барабанит по поднятому верху пролетки и запах моих духов (Avia) сливается с запахом мокрой кожи, и вагон Царскосельской железной дороги (это целый мир), и собрания Цеха, когда М. Л.  говорил своим незабываемым голосом. (Как страшно мне было услышать этот голос на вечере Его памяти в Союзе, когда откуда-то сверху М. Л.  стал читать которую-то песнь "Ада").

*   *   *

О гражданском мужестве Лозинского знали все вокруг, но когда на собрании (1950) Правления, при восстановлении меня в Союзе ему было поручено сказать речь, все вздрогнули, когда он припомнил слова Ломоносова о том, что скорее можно отставить Академию от него, чем наоборот. А про мои стихи сказал, что они будут жить столько же, как язык, на котором они написаны.

Я с ужасом смотрела на потупленные глаза "великих писателей Земли Русской", когда звучала эта речь. Время было серьезное...

*   *   *

Теперь, когда я еду к себе в Будку, в Комарово, мне всегда надо проезжать мимо огромного дома на Кировском проспекте, и я вижу мраморную доску ("Здесь он жил...") и думаю: "Здесь он жил, а теперь он живет в сердцах тех, кто знал его и никогда не забудет, потому что доброту, благородство и великодушие нельзя забыть".

1966



[1] На этот вечер не пошел Блок (см. "Записные книжки"). - Прим. Анны Ахматовой.

[2] Это те стихи, которые нынче никто не любит. Его и не любили. "Горный ключ" успеха не имел. - Прим. Анны Ахматовой.

[3] Например, "Самотрасская победа - Самофракийская..." - Прим. Анны Ахматовой.

[4] См. Бенвенуто Челлини. Пер. Лозинского. - Прим. Анны Ахматовой.

[5] И даже устраивать гиперборейские  пятницы в своем доме. См. "По пятницами в "Гиперборее" Расцвет акмеистичных роз..." - Прим. Анны Ахматовой.

[6] А какие-то чудаки читали доклады: "Пунктуация Ахматовой". - Прим. Анны Ахматовой.

[7] "Вечер" он не смотрел. - Прим. Анны Ахматовой.

[8] Конечно, и сама писала, и даже неплохо. - Прим. Анны Ахматовой.

[9] Он много и подолгу лежал в больницах. Я всегда его навещала. Раз он сказал мне: "У меня так болела нога, что когда я увидел первого человека с воли - я заплакал". А когда показал мне (в Мариинской больнице) фотоснимок разросшегося гипофиза, сказал: "Здесь мне скажут, когда я умру". Сказал совершенно спокойно. - Прим. Анны Ахматовой.

[10] Цитата из стихотворения М. Л. Лозинского "Тебе ль не петь пэан хвалебный..." (1919) - "Дракон: Альманах стихов". 1-й вып. Пб., 1921, с. 14-15.

[11] Цитата из стихотворения М. Л. Лозинского "Так много милого, и сердцу не снести..." - "Альманах Цеха Поэтов". Кн. 2. Пб., 1921, с. 25.

Текст прислала Надежда Дегтярева