Михаил Лозинский С Михаилом Леонидовичем Лозинским я познакомилась
в 1911 году, когда он пришел на одно из первых заседаний “Цеха поэтов” <"Цех
поэтов" - литературное объединение во главе с Н.Гумилевым и С.Городецким, возникшее
в 1911 г>. Тогда же я в первый раз услышала прочитанные им стихи. Я
горда тем, что на мою долю выпала горькая радость принести и мою лепту памяти
этого неповторимого, изумительного человека, который сочетал в себе сказочную
выносливость, самое изящное остроумие, благородство и верность дружбе.
В труде Лозинский был неутомим. Пораженный тяжелой болезнью, которая неизбежно
сломила бы кого угодно, он продолжал работать и помогал другим. Когда я еще в
30-х годах навестила его в больнице, он показал мне фото своего разросшегося гипофиза
и совершенно спокойно сказал: “Здесь мне скажут, когда я умру”. Он не умер
тогда, и ужасная, измучившая его болезнь оказалась бессильной перед его сверхчеловеческой
волей. Страшно подумать, именно тогда он предпринял подвиг своей жизни — перевод
“Божественной комедии” Данте. Михаил Леонидович говорил мне: “Я хотел бы
видеть “Божественную комедию” с совсем особыми иллюстрациями, чтоб изображены
были знаменитые дантовские развернутые сравненья, например, возвращение счастливого
игрока, окруженного толпой льстецов. Пусть в другом месте будет венецианский госпиталь
и т. д.”. Наверно, когда он переводил, все эти сцены проходили перед его умственным
взором, пленяя своей бессмертной живостью и великолепием, ему было жалко, что
они не в полной мере доходят до читателя. Я думаю, что не все присутствующие здесь
отдают себе отчет, что значит переводить терцины. Может быть, это наиболее трудная
из переводческих работ. Когда я говорила об этом Лозинскому, он ответил: “Надо
сразу, смотря на страницу, понять, как сложится перевод. Это единственный способ
одолеть терцины; а переводить по строчкам — просто невозможно”. Из советов
Лозинского-переводчика мне хочется привести еще один, очень для него характерный.
Он сказал мне: “Если вы не первая переводите что-нибудь, не читайте работу своего
предшественника, пока вы не закончите свою, а то память может сыграть с вами злую
шутку”. Только совсем не понимающие Лозинского люди могут повторять, что
перевод “Гамлета” темен, тяжел, непонятен. Задачей Михаила Леонидовича в данном
случае было желание передать возраст шекспировского языка, его непростоту, на
которую жалуются сами англичане. Одновременно с “Гамлетом” и “Макбетом”
Лозинский переводит испанцев, и перевод его легок и чист. Когда мы вместе смотрели
“Валенсианскую вдову”, я только ахнула: “Михаил Леонидович, ведь это чудо! Ни
одной банальной рифмы!” Он только улыбнулся и сказал: “Кажется, да”. И невозможно
отделаться от ощущения, что в русском языке больше рифм, чем казалось раньше.
В трудном и благородном искусстве перевода Лозинский был для двадцатого века тем
же, чем был Жуковский для века девятнадцатого. Друзьям своим Михаил Леонидович
был всю жизнь бесконечно предан. Он всегда и во всем был готов помогать людям,
верность была самой характерной для Лозинского чертою. Когда зарождался
акмеизм и ближе Михаила Леонидовича у нас никого не было, он все же не захотел
отречься от символизма, оставаясь редактором нашего журнала “Гиперборей” <"Гиперборей"
- "Ежемесячник стихов и критики" (1912-1913), редактором-издателем которого был
М.Л.Лозинский>, одним из основных членов “Цеха поэтов” и другом нас всех.
Кончая, выражаю надежду, что сегодняшний вечер станет этапом в изучении великого
наследия того, кем мы вправе гордиться как человеком, другом, учителем, помощником
и несравненным поэтом-переводчиком. Когда весной сорокового года Михаил
Леонидович держал корректуру моего сборника “Из шести книг”, я написала ему стихи,
в которых все это уже сказано:
Почти от залетейской тени В тот час, как рушатся миры, Примите
этот дар весенний В ответ на лучшие дары, Чтоб та, над временами года,
Несокрушима и верна, Души высокая свобода, Что дружбою наречена,—
Мне улыбнулась так же кротко, Как тридцать лет тому назад... И сада Летнего
решетка, И оснеженный Ленинград Возникли, словно в книге этой Из мглы
магических зеркал, И над задумчивою Летой Тростник оживший зазвучал. |
|